— Этический антинатализм — это не движение. Смотрите. Путаница состоит в том, что антинатализм в этике и антинатализм в политике — это две совершенно разные вещи, которые одинаково называются. И их просто необходимо различать, иначе может получиться так же нелепо, как если путать два смысла слова “мир”, ведь этим словом обозначается и спокойная жизнь без конфликтов, и вся Вселенная.
Когда говорят об антинатализме в политике, подразумевают какие-то чаще всего довольно временные демографические меры, направленные на уменьшение рождаемости в перенаселённом государстве, и здесь не считается, что начало бытия новых существ — вещь по своей сути проблематичная. Сторонники антинаталистической государственной политики — это обычно люди со вполне мейнстримными этическими взглядами относительно рождения; это люди, которые могут даже не подозревать, что рождение как таковое в этике может расцениваться не столь и однозначно. Сторонники уменьшения рождаемости выступают за него лишь потому, что считают его благотворным в конкретной ситуации в границах той или иной политической единицы. И если и можно вообще говорить об антинатализме как о движении, то есть “массовом общественном объединении, преследующем социальные, политические и иные общественно полезные цели”, то только в вышеобозначенном смысле. Хотя я сомневаюсь, что и в таком смысле можно, ведь политические антинаталисты — это скорее не общественное движение, а скорее какое-то количество отдельных политиков или экспертов.
Но антинатализм в этике — вещь в любом случае совершенно другая. Этический антинатализм является этической позицией отосительно начала существования всякого ощущающего организма. Он внеполитичен. И он универсален. Речь идёт об общем принципе, а не о некоторой стране или о некотором биологическом виде, или даже о некоторой совокупности видов. Это подразумевает любых существ, способных ощущать, любые, а не только привычные нам формы органических субъектов. Кроме того, антинатализм может разделяться людьми совершенно различных этических подходов. Это не система, это не этическая теория. Это именно конкретная позиция (или, точнее, группа позиций), имеющая ограничительные принципы и ассортимент обоснований. У этических антинаталистов нет ни главы, ни программы, ни скоординированных действий, да и устремления у каждого свои. Для кого-то важнее всего отстоять свой собственный выбор в кругу близких, для кого-то — сохранение права на аборт, для кого-то — повышение доступности обезболивания и эвтаназии, для кого-то главное — уберечь животных от проблем, вызванных их бесконтрольным размножением, для кого-то — вывести дальнейшие философские подтверждения на серьёзном академическом уровне, для кого-то — отвечать на вопросы заинтересовавшихся нашей этикой, для кого-то — просто ощущать, что где-то у него есть собратья по разуму. Некоторые из нас слишком индивидуалистичны, чтобы быть частью какого-то движения. Некоторые принципиально не вовлекаются ни в какую политику и даже не интересуются ею. Мы — это просто сообщество людей со сходными воззрениями по вопросу начала бытия субъекта.
— Почему чайлдфри гораздо более распиаренные, чем вы? Их больше? Их позиция (эгоистическая) понятнее для масс, чем ваша?
— О, чайлдфри бывают разными, достаточно и тех, чья позиция далека от эгоизма. Их ведь очень много, и это очень неоднородная социальная группа, в которой присутствуют абсолютно непохожие люди; среди них могут встречаться и напрочь аморальные, и совершенно этичные. Хотя основные мотивы, по которым чайлдфри решают не заводить детей — это соображения относительно того, как будет лучше непосредственно для них самих, они также приводят и альтруистические причины оставаться бездетными. Чайлдфри, разумеется, намного больше, чем нас. Несравнимо больше. По всей видимости, именно забота о себе и есть то, что привлекает к чайлдфри-выбору существенное количество сторонников. Ведь именно мотивация заботы непосредственно о своём благополучии является ведущей для большей части человечества. Но помимо этого, позицию чайлдфри психологически намного проще воспринять, поскольку их позиция идёт не слишком вразрез с такой хорошо исследованной и доказанной характеристикой человеческой психики, как склонность к оптимистической ошибке.
— Должно ли что-то произойти, чтобы человек пришёл к такому мировоззрению? Это же не может быть такой… отвлечённой идеей. Все поступки и мысли - от того, что происходит с нами. “Бытие определяет сознание” - принято считать так.
— Ну что Вы, не стоит недооценивать философию. К этическим выводам, в том числе антинаталистическим, возможно прийти и чисто интеллектуально, такие случаи вполне бывают. Но, помимо этой части антинаталистов, существует также другая. Немалая доля известных мне сторонников нашей позиции пришла к ней в результате какого-то собственного опыта — пронаблюдав вблизи либо непосредственно испытав некое серьёзное страдание. Чужое оно или своё, нашего собственного биологического вида или другого, острое или постоянное, как пытка каплями воды — возможны варианты. Однако здесь мне не хотелось бы говорить о каких-либо конкретных событиях. Во-первых, такой опыт в любом случае свой у каждого пережившего его. Во-вторых, частные истории всё равно не имеют особого отношения к самой сути освещаемой этики. Но в-третьих — и главное — дело вот в чём.
Начну с примера (хотя не совсем такого, о котором Вы спрашивали). Наиболее известный представитель нашей философии в современный период, проф. Дэвид Бенатар, отличается принципиальной позицией отказа от того, чтобы, освещая вопросы этического АН, говорить о собственной судьбе и личной конкретике. Даже элементарные детали о самом себе он сообщает по совершеннейшему минимуму. И несмотря на то, что время от времени это порождает неверное впечатление о нём (иногда его отказ говорить о своей семье, в том числе о наличии детей, воспринимается как признание в их наличии), профессор крайне редко отступается от правила непредоставления любой личной информации. Естественно, здесь присутствует и доля охраны прайваси, и соображения элементарной безопасности, но основная причина — это тот факт, что главной особенностью обсуждения позиции АН стандартно является извечное стремление её воодушевлённых противников перевести диалог из разговора о философии в обсуждение доступных подробностей о её стороннике. Разумеется, это argumentum ad hominem — одна из известнейших и очевиднейших логических ошибок. Но она продолжает совершаться настолько перманентно, что в результате этого практически нет шансов произойти разумной, спокойной, взвешенной и уважительной дискуссии о нашей этике, которая и без того вызывает у многих людей неконструктивные реакции. Очевидно, что не все антинаталисты придерживаются в этом вопросе позиции настолько же строгой, как позиция уважаемого профессора. Вы уже знаете, что, например, я могу рассказать порой и что-то личное. Тем не менее, в данном конкретном случае я предпочту также воздержаться от изложения чьей-либо истории. Ведь постоянное смещение фокусировки на тех или иных людей вместо действительного рассмотрения концепций и выводов — к сожалению, именно та практика, с которой мы встречаемся чересчур часто, особенно в постсоветской социокультурной среде. Подобные обсуждения — “блестящие” и логически, и зачастую этически — сравнимы по популярности разве что с такой “сияющей вершиной” этики общения многих обывателей, как вопросы в духе: “Что?! Лучше не рождаться, говорите?! Ой, ну если вам что-то не нравится — почему бы вам не убить себя?!”
— Кстати, а среди сторонников АН есть действительно самоубийцы или склоняющиеся к этому?
— Во всей современности мне известен лишь один эпизод суицида, и это была особая ситуация. Где-то, кажется, в Европе около 7-8 лет назад произошёл случай, когда мужчина, являвшийся поклонником старинного автора, совершившего самоубийство, тоже на это пошёл. Но антинатализм в принципе не призывает лишать себя уже проживаемой жизни. Это воинствующие пронаталисты любят предлагать нам умереть. Антинатализм же — позиция, расценивающая начало существования негативно, но при этом и смерть рассматривается здесь скорее как отдельная грань трагичности бытия: если бы смерть не была обязательной, а представляла собой только доступную опцию, жизнь была бы существенно менее горестной.
Однако я хочу сказать, что в любом обществе есть люди, которых постигла тяжёлая утрата, люди, которых мучают сильные боли, люди, вынужденные находиться в едва переносимых условиях. И естественно, что среди нас их процент выше, чем в среднем, ведь трагедии и страдания нередко как раз составляют необходимый толчок для пересмотра привычных взглядов на мир. А потому поведение тех пронаталистов, которые спрашивают, почему бы нам не совершить суицид — это поведение очень недостойное. Да, в целом мы не слишком внушаемы, иначе просто не могли бы сколько-нибудь продолжительное время быть антинаталистами. И тем не менее, среди нас всегда высоковероятно присутствие людей, которые переживают нечто особенно тяжёлое и требуют бережного обращения, а вовсе не этого агрессивно-пронаталистского презрения, обесценивания, грубостей и разной толщины намёков на то, что доказать свою серьёзность мы могли бы через самоубийство.
— Скажите, жизнь - страдание, но ведь даже страдание может быть светлым. И если бы люди не знали горести, то не знали и радости.
— Разумеется, печаль бывает светла, и страдание может иметь инструментальную ценность (иначе говоря, через страдание возможно получение чего-то, что ценно как таковое). Тем не менее, само по себе страдание негативно. Конечно, здесь можно сказать, что встречаются и те, кто наслаждается страданием, но тогда это уже не совсем страдание. Кроме того, получение любых благ важно только для тех, кто существует, а в случае с лишь возможными субъектами, которых никогда не существовало, также отсутствуют и их потребности в чём-либо. Но вообще, сам тезис “без горести невозможна радость” оспаривается аболиционистской биоэтикой, которая говорит о вероятном варианте мотивации живых существ через градации счастья и удовольствия.
— Природа жизни дуалистична. Но у антинаталистов, получается, пессимизм преобладает над оптимизмом?
— Что касается оптимизма и пессимизма, то здесь также необходимо отметить, что философское значение этих слов достаточно отличается от общепринятого. Если говорить об общепринятом понимании (настроение, индивидуальное восприятие), то соотношение оптимистичного и пессимистичного заметно разнится от человека к человеку. Среди нас встречаются как печальные и мрачные, так и вполне счастливые, жизнерадостные люди. Впрочем, с оптимизмом/пессимизмом в философском смысле (грубо говоря, речь о философской характеристике мира и его перспектив) ситуация похожая: позиция одних авторов более хмурая, позиция других — более светлая.
— И ещё - атеисты ли вы?
Ведь вера в Бога предполагает и то, что раз творец (высший разум, природа и тд и тп) придумал все это, Вселенную, Землю, человека, то уж точно не зря… не выглядит ли это учение как … не знаю… отказ от такого подарка. Если бы природа (Бог, высший разум) не хотела продолжения жизни и хотела бы все прекратить, в том числе и людские страдания, то есть много способов прекратить это быстро и навсегда, как вы думаете?
— Кто атеист, кто агностик, у кого есть те или иные верования (хотя верующие относительно редки: скорее всего, в разрешении подобных вопросов они в основном полагаются на служителей той конфессии, к которой принадлежат).
Но рассмотрим все три различных приведённых Вами варианта творца Вселенной.
Начнём с природы. Природа безлична и безразлична ко всему происходящему в ней. То, что происходит в зародившемся мире, связано с набором его изначальных условий и их дальнейшим развитием, но не с наличием у природы сознательной цели. У природы нет ни сознания, ни души. И она отнюдь не является доброй к созданной ею жизни; она обходится с живыми существами исключительно жестоко. Когда эволюция приходит к созданию ощущающих видов, биологическая история планеты становится историей страдания. Даже если собрать воедино все чудовищные преступления человечества за все времена, то эта огромная сумма даже близко не сравнится с теми океанами крови, безднами мучений и бесконечной чередой истязаний, которые учинила слепая бесчувственная всеиндифферентная природа сама по себе. Сама по себе природа — это и есть дичайший изверг и худший убийца во Вселенной. Однако, в отличие от неразумной природы, её разумное творение — человек — способен быть этичным. Человек осознающий может отвергать страдания, которые природа, которой всё равно, уготовала живым существам — и всем ощущающим видам вообще, и непосредственно человеку в частности. Человек давно вышел из первобытности, он уже прошёл большой путь научно, технологически и социально, он способен разумно-этически преобразовывать окружающий мир даже в настоящее время, не говоря уже о потенциале. Так к чему современным этически развитым людям культ природы? К чему прогрессивному человечеству на неё молиться?
Далее, вариант демиурга или демиургов. Здесь ситуация такова, что в мире существует огромное количество религиозных разновидностей, которые предлагают совершенно разные описания как характеристик демиургов, так и представлений об их замысле; бывали даже версии, что создатель мира отнюдь не был благим, а был, напротив, воплощением зла, отчего присутствует столько зла и в мире. Помимо этого, существуют убеждения, что демиург либо давно исчез как таковой, либо отошёл от дел, бросив своё творение на произвол судьбы. И во всей очень пёстрой, разнообразной области верований большой вопрос, на чьё мнение, собственно, ориентироваться. Таким образом, в случае с допущением о существовании неизвестного бога сложно предположить, был ли замысел в создании мира изначально, в чём он заключался, а также стоит ли сообразовываться с вероятным замыслом теперь.
И, наконец, вариант высшего разума. Вообще-то это очень интересная тема, поскольку недавний расцвет дискуссий о гипотезе Вселенной-симуляции способен был, вероятно, и твёрдого атеиста убедить в возможности существования надмирового разума — в виде, например, некоего учёного-экспериментатора из мира высшего порядка. И здесь возможны долгие обсуждения данной увлекательной темы. Однако едва ли что-то из этой области может послужить весомым аргументом против нашей позиции. Грубо говоря, даже если весь наш универсум — это крупномасштабное сверхлонгитюдное исследование, а все мы находимся на чём-то вроде жёсткого диска суперкомпьютера или в чём-то вроде пробирки в лаборатории более крупного мира, то это ставит вопросы и о качестве эксперимента, и об этичности поставившего его разума, и о том, почему мы должны соглашаться подвергать страданию ощущающие субъекты, которые ради чьих-то опытов в огромных количествах истязаются муками и умирают.
И да, конечно, если такой или подобный надмировой разум на самом деле существует, то действительно не слишком похоже, что он собирается в скором времени прекращать этот жесточайший кровавейший эксперимент — нашу Вселенную. Ведь его уже очень давно можно было бы свернуть, а вообще-то — и в принципе не начинать.
— Вы интересовались, что же делать теперь. Для начала о том, чего делать нельзя. Тема большой этической сомнительности человекоубийства уже затрагивалась выше. Смерть является вредом для осознающего существа, в том числе смерть всеобщая, внезапная и безболезненная. Кто-то может хотеть умереть, но он должен решать этот вопрос только за самого себя. Полагаю, здесь Вы со мной согласны. В любом случае, человекоубийство — это вовсе не то, о чём говорит антинатализм. А если бы просвещённое общество приняло позицию, что насильственное лишение людей жизни — вполне достойное занятие, которое не может повредить жертвам, то, как отметил однажды проф. Бенатар, тогда антинатализм был бы где-то в конце списка чьих-либо сложностей. Ведь тогда у всех появились бы гораздо более насущные затруднения, чем философские несовпадения в вопросе начала бытия.
В целом, по поводу этичного разрешения уже возникшей проблемы страдания живых существ существуют разные подходы. Наиболее известный — предложение снижать её остроту путём непложения сущностей без надобности. Наиболее приятный — направить научный прогресс на то, чтобы уменьшать и в конце концов исключить саму возможность страдания живых организмов. Наиболее практически маловероятный — всеми миллиардами носителей разума на планете договориться о том, чтобы прекратить заводить детей и добровольно исчезнуть как вид; это скорее теоретический сценарий. Наиболее принимающий во внимание широкую картину мира и размах проблемы — углублять знание и развивать технологическое могущество, чтобы в дальней переспективе не допускать последующих Больших взрывов и появления новых Вселенных в иных формах. Наиболее полный — комплексный, то есть совмещение подходов.
— Вы говорите, что у АН в России проблемы отличаются от АН в Европе и Америке, а чем, если не секрет?
— Степенью свободы и вменяемостью реакции окружающих. Там совсем другое отношение к правам, к личности, к частной жизни, к разнице во взглядах…
— Есть ли среди вас те, кто все, разделяя убеждения АН, решился родить ребёнка?
— Конечно, так бывает. Тем не менее, это необязательно означает, что человек перестал быть АН. Например, один мужчина, который, будучи АН, не вполне по своей воле стал отцом — может быть, потому что его позиция была слишком нечётко выражена, может быть, потому что срок супруги на момент сообщения о будущем пополнении был слишком велик, а может быть, потому что в этих делах последнее слово всё равно за женщиной, которая не прервёт беременности, если не хочет того. Или случай одной антинаталистки, очень подкованной, очень осознанной, но принявшей решение родить, поскольку она хотела материнства и сочла, что в её ситуации это всё же допустимо — она в принципе антинаталист менее строгого варианта, чем “прокреация неприемлема всегда” (то есть, для неё деторождение приемлемо при некоторых условиях). И была ещё одна женщина, по меньшей мере склонявшаяся к нашей этике, а затем родившая — её история мне известна мало и только из вторых рук, но, как я понимаю, теперь она от АН далека. Впрочем, как бы там ни было, изменение мировоззрения с течением времени — естественное свойство человека. Кто-то придёт, кто-то уйдёт, это заранее очевидно.
— Можно ли как-то противиться страданиями уже будучи рождённым?
— Конечно же, можно, а можно и сказать, что нужно. Подоплёка антинатализма — уменьшение количества страданий в мире, поэтому и о самих себе также забывать не стоит. Но в целом здесь, пожалуй, нет никакой разницы между пронаталистом и антинаталистом: думаю, во всём из этой области, что не касается деторождения, антинаталист делает то же самое, что и пронаталист.
— Как АН относятся к усыновлению детей-сирот и оставшихся без попечения?
— Приёмное родительство и опекунство — это замечательно. Речь, разумеется, ни в коем случае не идёт об обязательном характере такого решения; это однозначно не для всех, а принуждение иметь детей — в принципе средневековье. Но для тех, кто действительно желает быть родителем, это прекрасный вариант.
— И отказ от репродукции людей должен ли как-либо коснуться животных, то есть идеальная свободная земля - без людей или без животных тоже?
— Антинатализм по самой своей сути касается в том числе животных, более того — в каком-то смысле именно их он касается в первую очередь. Во-первых, человек обладает правом совершения своего личного репродуктивного выбора, исходящим из самой способности к осознанному решению у представителей нашего вида, в то время как животные этим просто не располагают, подчиняясь либо инстинктам, либо решениям людей. Во-вторых, все остальные виды животных планеты не в состоянии развивать и использовать науку и технологии. Человек — единственный разумный вид Земли, поэтому только у человека и имеется потенциал помочь другим ощущающим существам. Таким образом, когда речь идёт о людях, то каждый решает за себя. Но когда речь о домашних питомцах, то будут ли они плодиться — это решение хозяина. Когда речь о бездомных животных, то это решение активных граждан — позволить ли им бесконтрольно размножаться или же помогать им: стерилизовать, создавать приюты, находить новых хозяев. А когда речь о животных диких, то решение общества — как именно бороться с их страданием. И если исторически долгое время лучшей опцией считалась попросту биоконсервация, то в последние годы прогрессивные специалисты по зоозащите всё чаще задаются вопросом, действительно ли это такой уж хороший вариант. Идут дискуссии — но в настоящий момент они ещё очень далеки от завершения и от ответа, что делать дальше.
В принципе же я вовсе не могу сказать, что идеальный сценарий — это добровольно вымершая планета: скорее это планета, где преуспели учёные-имморталисты, а потому у человека есть возможность, не порождая новых людей, и самому не умирать. Очевидно, для начала дело в том, что, как говорилось ранее, если человек уже существует, то ему свойственно быть заинтересованным продолжать жить. За редким исключением, никто не хочет умирать. Но ещё более важная причина даже не в этом. В первую очередь дело в том, что мир, к которому стоит стремиться — это мир, в котором присутствует разум, способный изучать, контролировать и преобразовывать реальность: присутствие такого разума можно назвать этической необходимостью для противостояния слепой природе — вещи величайшей жестокости — которой свойственно продуцировать страдающих существ там, где их не было до того. И единственный известный носитель подобного разума — это человек. Разумеется, здесь возможно сказать, что есть также вариант создания сверхмощного искусственного интеллекта, но далеко не все эксперты пребывают от него в особенном восторге, поскольку он вызывает вполне известные опасения.
— А при каких условиях деторождение для АН приемлемо?
— Для кого как. Ведь это же ряд отличающихся позиций. Речь, однако, идёт именно о допустимости, а не о том, что начало бытия само по себе позитивно. Но обычно имеется в виду что-то вроде следующего.
Во-первых, ребёнок должен быть сам по себе целью, а не средством. Потенциальный родитель должен хотеть ребёнка ради самого ребёнка, а не потому, что при помощи этого ребёнка можно получить что-то ещё. Появившийся ребёнок будет человеком, субъектом, он не должен быть лишь способом. То есть, мотивации желания, используя детей, заполучить мужа или жену, квартиру от семьи, деньги от родственников или государства, помощь в хозяйстве, безопасность и обслуживание в старости, повышение общественного статуса, улучшение перспектив здоровья, увеличение демографических показателей, передачу собственного генетического материала — всё это причины, которые не являются достаточными мотивациями: во всех этих случаях ребёнок выступает скорее как орудие, чем как самоценный субъект. Всем известна сентенция “дети должны быть желанными”, но они должны быть желанными не в качестве живых инструментов, а как таковые. Потенциальный родитель должен хотеть детей именно самих по себе, мечтая реализовывать родительскую любовь и стремясь проявлять родительскую заботу.
Во-вторых, потенциальный ребёнок должен попасть в хорошие условия. Размышляя о предполагаемом родительстве, нужно рассматривать перспективы и риски возможного ребёнка. Необходимо реалистично оценивать шансы на то, будет ли ребёнку хорошо, на то, что он не будет несчастлив. И здесь присутствует большая проблема с настойчивым поддержанием исторически сложившейся атмосферы пронатализма в социуме. Ведь пронаталист считает, что рождение — это благо само по себе. Что родиться — само по себе лучше, чем никогда не существовать. А потому деторождение выходит позитивным и у совсем незрелых подростков, которые сами ещё дети, и у пенсионеров, прибегающих ко вспомогательным репродуктивным технологиям, и у наркоманов или представителей социального дна, и в семьях, где процветает насилие; так сказать, рожай всегда, рожай везде, ведь это хорошо. Конечно, этот подход — совершенно устаревший. Мы всё-таки живём в XXI веке. И стоит учитывать, что если даже в самых лучших условиях деторождение всегда остаётся риском, то в условиях явственно негативных риск особенно серьёзного страдания становится практически его гарантией.
— Ну и, конечно, пресловутый вопрос о стакане воды в старости…)
— Кто-то рассчитывает на какие-то материальные ресурсы (например, собственная недвижимость). Кто-то намерен кооперироваться с компаньонами или компаньонками для взаимной помощи и поддержки. Кто-то не устрашён своим возможным пребыванием в доме престарелых. Кто-то считает, что десятилетия спустя жизнь в любом случае будет сильно отличаться от современности, и либо это будет намного более высокая степень автоматизации быта, либо руины ядерной войны, где уже не до стаканов, поскольку даже пережить следующую неделю — очень большое везение. Но помимо этого могу также рассказать и о том, как лично я смотрю на этот вопрос.
Я достаточно ясно представляю себе старость. Я вижу её вокруг постоянно уже много лет, и поодаль, и близко. И я кое-что знаю о том, что такое проблемы со здоровьем и ограниченная подвижность. Например, ещё в детстве у меня был компрессионный перелом позвоночника, и долгое время мне нельзя было даже сидеть. Этот перелом не сделал из меня инвалида, на детях подобные вещи вообще заживают гораздо лучше, но он всё равно оставил за собой последствия. Мне до конца дней не рекомендуется бегать, прыгать и просто сгибать шею под некоторыми удобными естественными углами. У меня часто бывают боли, когда малые или средние, когда сильные, а когда и очень сильные. Мне лишь немного за 30, но последние несколько месяцев мне приходится передвигаться с тростью, хотя я и надеюсь, что это временно. У меня устойчивые проблемы дыхательной системы. Значительную часть времени я ощущаю как минимум недомогание. Я в курсе, что такое значительно пониженная функциональность, неспособность полностью позаботиться о себе — и не всегда скрываемое презрение некоторых полнофункциональных гордецов, с точки зрения которых я “убожество”. Кроме того, мне не понаслышке известно, что такое возможность скорой смерти. Таким образом, мне не особенно сложно представить себе финальную часть жизни в том числе по собственным ощущениям — причём очевидно, что действительность старости в фазе невозможности самообслуживания вполне способна оказаться ещё намного хуже всего этого.
Именно потому я и не стану создавать стаканоподавателей. Нет, я вполне допускаю, что доживу до преклонных лет. И технически я могу завести детей, причём некоторые медики предлагали мне поскорее этим озаботиться, ведь часики тикают, особенно у меня. В конце концов, при большом желании вполне реалистичным было бы завести ребёнка даже не в таких условиях. Но я не стану этого делать. По очень многим причинам, которых мы касались в этом интервью. И одна из них состоит как раз-таки в том, что стакан воды, разумеется, будет способен немного уменьшить мучения на закате жизни, только вот этот закат жизни уже сам по себе настолько тяжёл, что разница между “плохо” и “ещё хуже” здесь — хотя, очевидно, заметна, но… Даже в случае худшего сценария немощи и смерти приводить в мир бытия нового человека, который также хлебнёт страдания и также однажды умрёт — и всё ради некоторого облегчения моего собственного умирания — это в любом случае совершенно не то, на что для меня могло бы быть возможным согласиться.
— О, господи!( сочувствую-((((
На этой пессимистичной ноте можно закончить интервью (шучу))))
Скажите, может быть, есть вопросы или темы, о которых я не спросила.
— Пожалуй, Вы спросили всё, что в итоге позволило хорошо осветить эту тему. Я бы лишь добавила, может быть, пару слов как маленький итог всего, о чём мы с Вами говорили.
При выражении согласия на это интервью у меня не было иллюзий, что читательская аудитория поддержит разделяемую нами этику. Обычная реакция на рассказ о нашей позиции — недоумение, а очень часто и злоба. И в любом случае, человек совсем не таков, чтобы можно было легко переубедить его в этом вопросе. Переубеждать друг друга здесь можно сколько угодно, но 99,99% людей останутся в итоге при своём, а значительная часть 0,01% неохотно согласившихся всё равно вновь сменит позицию через некоторое время. Антинатализм вообще главным образом устойчив у того человека, который пришёл к нему сам. Конечно, объяснения нашей этики имеют ценность, ведь понятность её сущности важна. Однако практически никто из пронаталистов — равно как и из нас — не изменит своего взгляда, ну а уж о теоретическом случае кардинальной смены мировоззрения каждого с несовпадающей позицией однозначно даже не идёт речи в реальности. Общество в принципе состояло, состоит и будет состоять из неоднородных элементов. Но — вероятно, главный вывод, который можно сделать из этого разнообразия людей и мнений, заключается вот в чём.
В целом, отрицательная этическая ценность страдания — это ведь первоисток не только наших воззрений, это предпосылка, общая и для нас, и для большинства людей, настроенных вполне пронаталистически. Почти все мы, цивилизованные люди современности, считаем истязания живых существ явлением действительно плохим по своей сути. Бури общественного негодования, как, например, в истории с хабаровскими живодёрками, каждый раз объединяют людей очень разных — и пронаталистов, и нон-наталистов любой категории. Практически всякий человек чувствует, что страдание негативно, и что есть смысл в том, чтобы облегчать его так или иначе.
Разные люди, однако, подходят к этой проблеме с разных сторон. Пронаталисты выбирают скорее уменьшение возникших последствий произошедшего, антинаталисты предпочитают в основном предотвращение изначальной возможности страданий — но при этом та проблема, которой противостоят и те, и другие, та цель, к которой все стремятся, по большому счёту одна. Разумеется, у нас с пронаталистами по определению отличаются взгляды на важные для обоих вопросы. Но когда общество не состоит из клонов с идентичным опытом, иначе и не может быть; разница мнений совершенно нормальна и нисколько не удивительна, тогда как полное совпадение позиций всех и каждого по всем деталям было бы явлением исключительно странным. Однако важный смысл здесь состоит в том, что если даже с такими непохожими мировоззрениями, с этими философскими антонимами — антинатализмом и пронатализмом — их представители, тем не менее, разделяют друг с другом некие общие ценности, то эти разделяемые ими ценности имеют в особенности существенное, особенно большое значение.